Если женщина говорит: не страшно…

Народная история: Люди, годы, ДНЕПРАЗОТ
* Когда ядерщики читают стихи * Девять дней одного года* Лаборант-легенда и человек-пароль* «На столе книжка Киршенбаума и схема производства от Курчатовского института»* Приборы привозили прямо с международных выставок* Кто зажег первую спичку* О защите достоинства профессии и международном авторитете ПДГ* Два советских паспорта: давите всех!* Ошибка Любы Мальцевой* Маленькая хозяйка большого дома*
…В 70-е годы наша четырехкомнатная квартира на Белорусском проезде враз становилась маленькой, когда группа ИТР Производства доочистки газа поздно вечером (это происходило два раза в год) — поначалу тихо и осторожно — никому не мешать — появлялась на пороге: «пережить» жуткое напряжение после очередной отгрузки тяжелой воды. Часто брали с собой военпредов из томсков-омсков-новосибирсков, смертельно уставшие пили чай с бабушкиными пирогами и … читали стихи. Говорили о детях, новых книжках, о музыке. Уже много лет спустя из воспоминаний наших крупных физиков и даже американского Фейнмана стало известно, что точно так же отмечали успех ядерных испытаний и ракетных запусков на высшем пределе науки и техники. До наград, ковровых дорожек, правительственных приемов и ресторанных торжеств были чьи-нибудь небольшие квартиры. Ни секунды не собираюсь извиняться за вроде бы неуместную параллель: «где космос, а где Днепродзержинск со своим ПДГ?». Проект, пуск, работа этого производства на всех уровнях, вплоть до мировой науки, признаны мощным прорывом, равным космическому. Получение дейтерия (жидкого, газообразного и тяжелой воды) на нашем заводе в промышленных масштабах в концентрации 99,95% по нигде до того и после не испытанной криогенной технологии до сих пор остается непревзойденным достижением. Как говорили участники Международного симпозиума по водородной энергетике 2009 года, Днепродзержинское производство тяжелой воды — шедевр инженерной мысли.
Но орденов и медалей, приемов на высшем уровне для наших не устраивали, зато когда вышел фильм «Девять дней одного года» с Баталовым в роли физика-ядерщика, возникла еще одна параллель: господи, киношный физик — это же точь-в точь Редин, а его строгий, мудрый начальник (по фильму) — совершенная копия нашего Рябчего. Есть в фильме и женщины, немного разбирающиеся в ядерных процессах, но, несмотря на выдающуюся внешность (актриса Лаврова), все больше они в тени. И здесь параллели заканчиваются. У нас безоговорочным авторитетом в части знания физхимии, человеком-паролем, чья фамилия открывала двери в МИД, Средмаш и Атомные центры Канады, Чехии, Индии, не говоря уже о признанных советских научных центрах, лаборантом с большой буквы «Л», без которой не случился бы пуск ПДГ, всегда признавали Любовь Григорьевну Мальцеву. Люди, причастные ко всем тайнам Атомного проекта, а тяжелая вода — его неотъемлемая часть, безвременно рано ушли. Иные — задолго до того, когда о них стало можно писать.
А Люба Мальцева, легендарная Люба Мальцева — жива! Годы берут свое, но память Мальцева не отдает — на наш диктофон наговорила больше часа воспоминаний, и настолько они были живыми и близкими (вернули в мамину юность), напомнили про «Девять дней одного года», военпредах со своими стихами, что никак эти воспоминания на бумагу не укладывались. Во-первых, очень много значимых деталей — от истоков, от живой науки, от пуска. Во-вторых, напрочь закрытое, режимное ПДГ в исполнении Л.Г.Мальцевой было выездным — она представляла нашу тяжелую воду на международной арене, руководя несколькими делегациями по торговле ядерными продуктами, бывая даже в капстранах. И понятное дело, везде объявляли её как торгового полномочного представителя, а не физхимика, глубоко разбирающегося в сложных технологиях. Почти год хранила воспоминания Мальцевой в столе, не решаясь приступить. Но вот к Женскому дню публикация созрела.
Сегодня пишут, что советская наука и техника многое потеряла из-за глубокой изолированности от мирового сообщества… А вот благодаря одной-единственной ошибке молодой Любы Мальцевой эта советская наука и техника таки кое-что приобрела. Было это в Канадском Атомном центре. Впрочем, давайте обо всем по порядку.
— Вы не представляете, как я не хотела идти на ПДГ! Приехала на азотно-туковый завод в 1957 году после окончания Славянского химико-механического техникума вместе с очень талантливыми однокурсницами: Инной Татаренковой, Ольгой Жуковой, сестрами Чаплыгиными. Направили меня в катализаторный цех, и сразу же Константин Ильич Присяжнюк предложил поступать в институт — у меня был красный диплом техникума. Жили мы в гостинице ИТР напротив СШ№20, и в этой гостинице открылись бесплатные курсы для поступления в вузы. Константин Ильич бесконечно настаивал на переходе в ЦЗЛ, а я ни в какую — работала в катализаторном, потом начальником смены в этилбензоле. Но тут выходит постановление Совмина об организации так называемого «Пятого производства» (будущего ПДГ). Меня забирают туда, а я со слезами не хочу, ведь в этилбензоле я работала посменно, было спецпитание, все складывалось отлично, даже иногда заменяла начальника лаборатории цеха. Но пишут на меня приказ: «…В связи с производственной необходимостью перевести на Пятое производство в должности лаборанта». И вот, с октября 1961 года я оказалась на ПДГ. Производство только строилось, шел монтаж, оборудование в лабораторию еще не привезли, и направляют меня временно в цех №8, где тоже выпускали тяжелую воду, но по другой технологии. Там я полгода проработала лаборантом, глубокой осенью нас забрали на ПДГ, где все еще мыли полы, устанавливали и красили окна.
Производство доочистки газа имело несколько подразделений: в корпусе А — машинное отделение с большой группой компрессоров огромной мощности, а в корпусе Б сосредоточена вся технологическая нитка. В те годы не стоял вопрос о мирном атоме, атомных электростанциях, важно было другое — наша продукция нужна была для ядерной бомбы. Лаборатория ПДГ насчитывала 67 (!) человек и подразделялась на химическую, физико-химическую, специальную исследовательскую лабораторию. Были у нас инженер-физик и химик, инженер-аналитик, старший инженер и начальник лаборатории — мне еще не было 30-и, когда назначили на должность руководителя лаборатории. Прикрепили к нам троих стеклодувов, которые изготавливали для нужд лаборатории уникальное кварцевое оборудование. За физико-химиками закрепили восемь высококвалифицированных специалистов-киповцев во главе с мастером, ведь наше лабораторное оборудование и приборы еще не были нигде и никогда опробованы, зачастую их привозили к нам в цех прямо с промышленных международных выставок. Работала перед пуском и большая группа наладчиков, специалистов из разных регионов Союза. Никто не знал, что я учусь в вузе, — некогда было и объяснять, о пуске еще речь не шла, и я спокойно готовлюсь к дипломированию. Вдруг как-то вечером раздается звонок: Люба, это Виринея Ивановна Пучкова, просили передать, что тебя на завтра вызывает директор завода. И я понимаю, — начинается пусковой период, а ответственно это было еще и потому что всем нам приходилось сложнейшие процессы осваивать самостоятельно — вместе с кураторами от науки. На столе — книжка Киршенбаума «Тяжелая вода» и схема производства от института Курчатова. И все. Научных и производственных кураторов из столицы больше занимала технологическая нитка, где идет очистка газа. Но ведь и все остальное было единственной и первой в мире технологией, неимоверным научным и технологическим прорывом на то время, равным, пожалуй, космическому.
Сейчас, позвольте, я отвлекусь, в конце восьмидесятых образцы нашей тяжелой воды попали в Японию. Там их проанализировали и по результатам написали большущий хвалебный отзыв — ну нету нигде в мире такой тяжелой воды, ее концентрация составляла 99,95%, и это был не образец, а промышленный выпуск. И вот тут я открою вам тайну: когда мы осваивали технологию, лабораторные методики и контроль, люди становились высококвалифицированными очень быстро, все были кристально честными и очень ответственными. На первых порах анализируем пробы полученного продукта и видим, что концентрация превышает все возможные пределы — типа 100,1%. Задумались об этом парадоксе, но какой показатель получили, такой и писали. Смотрит В.Н.Подосинников (первый начальник цеха), подключился В.А.Рябчий (первый начальник производства)— что это такое, что твои девчата нам пишут? Этого быть не может! Я еду в Курчатовский институт, встречаюсь со «старичком» профессором Шетельштайном — говорю: представляете, где-то у нас тяжелый изотоп. — Но там же есть и кислород! — мудро замечает профессор. — Мы же воду получаем — дейтерий и кислород. А кислород никто не анализирует. Книги и живые ученые говорят, что ошибка должна быть незначительная, а у нас — ого! Оказалось, действительно, — наше производство дает и обогащенный кислород-18, который входит в наш продукт.
Никакая другая технология таких чудес не творила, а люди были не просто специалистами, они душой и сердцем отдавались производству. У нас за 35 лет ведения экспортных поставок не было ни одной рекламации. Ни единой! Более того, по заказам МАГАТЭ (Международное агентство атомной энергии) мы делали анализ некоторых проб воды не только для Союза, но и для Канады и Албании. Я даже составляла смету по расходам на анализы зарубежной воды для строительства многих атомных объектов, в том числе и АЭС — и валюта приходила на завод. Еще раз обращаю внимание на невероятный уровень ответственности людей. Я говорила о нашей лаборатории, но это относится ко всему коллективу ПДГ.
— А вам никогда не было страшно?
— Понимаешь, Ирочка: когда ты влюблен в свою работу, особенно, если это дело совершенно новое, приходится докапываться до истоков или самим изобретать методики, тогда ничего не страшно. Я своим девочкам в лаборатории всегда говорила: вы идете на работу — идите как на праздник. И ничего не бойтесь. Ничего! Если сделали ошибку, то не будем искать крайнего, а сто раз проверять сами себя, находить истину, чтобы всегда быть на высоте.
Мы должны были строить свою технологию на самом-самом чистом газе, это азотоводородная смесь: 75% водорода, 25% азота, а нашему производству нужно не 75% водорода, а все 100%. Для этого и был предназначен корпус «Б» ПДГ. Мы забирали АВС (азотоводородную смесь), перерабатывали с 1 атмосферы до 150, потом подключали катализаторы (есть угольные, есть на абрикосовых косточках или на силикагеле), но мы достигали чистоты водорода 1 * 10 в минус седьмой степени, это всего одна миллионная доля примесей. Однажды делаем анализ, а у нас в потоке кислорода 3* 10 в минус седьмой степени. Лаборант просматривает весь процесс и требует снять нагрузку цеха на 30%. — Нет, нет! — кричат технологи. Иду в физико-химическую лабораторию, хотя в качестве выполнения анализа и в отчете лаборанта не сомневаюсь. Делаю повторный анализ — все подтверждается. Требую разгрузки. И никто, ни одна душа не усомнилась в необходимости этого и в точности работы лаборанта. Конечно, были в цехе аварийные ситуации, несчастные случаи, но лаборантов никогда не обвиняли — мы были на высоте. Когда в 1976 году всесоюзная закрытая комиссия расследовала у нас несчастный случай со смертельным исходом, технологи просили: ну, возьми немножко вины на себя, иначе руководству тюрьма грозит. — Вы знаете, — говорю, — тюрьма тюрьмой, но обвинять лаборантов — никогда. У нас в корпусе Б стояли агрегаты, в частности, стальной и медный блоки и 85 ректификационных тарелок, где жидкий водород (не вода, а именно жидкий водород) при температуре минус 253 градуса проходит ряд процессов, пока на выходе не получается тяжелая вода и затем в 303-м агрегате он доочищается до готового продукта. Технология настолько сложна, нова, очень мобильно собрано аппаратурное оформление, что когда сварщики зашли в медный блок, там буквально негде было развернуться со сварочным аппаратом; зажгли спичку, искра прожгла металл и моментально — взрыв.
— Говорят, если бы не Мальцева, пуска ПДГ не получилось бы — самый первый этап полностью зависел от работы лаборантов…
— С тем, что здесь была важна работа лаборантов, я полностью согласна, ну а личная заслуга, — как посмотреть. В цехе постоянно были ученые, с нами посменно на пуске и до него работали Шварц, Калинина и Гельперин. Понятно, что их задачей была вся техническая цепочка, точный контроль всех параметров: температуры, давления, пропорций смешивания, а отбор продукции был сосредоточен на самой последней стадии. И уже когда 201-й агрегат дал «кондицию», когда 303-й включился, пошла первая капелька тяжелой воды, то хозяевами этой капельки — самыми первыми — стали лаборанты. И ведь еще не было подходящих приборов! Это потом появились нуклеары Финнеса, а тогда все делалось вручную. Моя всегдашняя слабость — все должна пощупать своими руками. Может быть поэтому пуск ПДГ связывают со мной… Потом приезжали к нам коллеги из Чирчика, Березняков или я туда ездила, они всегда удивлялись: Любовь Григорьевна, вы что сами эти анализы делаете? — Конечно. — А мы только администраторы. — Тогда я только лаборант!
— Как вас выпускали за рубеж — сопровождать экспортные поставки?
— О. Это каждый раз было немалым испытанием. Первый наш выезд за рубеж был в 1969 году. Чехословакия. Накануне в ЧССР случилась революция, и события, связанные с танковым подавлением свободной воли этой страны, не только в Чехословакии, но и во всем мире воспринимались крайне негативно. И тут приезжаем мы. А надо сказать, что руководителем делегации меня назначили чуть не насильно, «сверху» рассуждали так: смысл поездки, строгий контроль нашего продукта, хотя по легенде я — только «торгаш» и производства знать никак не должна. Нам впервые нужно было доказывать качество нашего продукта на международном уровне, и командировка тогда затянулась почти на три месяца. Мой муж был вынужден бросить институт, чтобы ухаживать за маленьким сыном, а мне пришлось пережить немало сложных испытаний. То, как не любят советских, демонстрировалось тогда в Чехии везде, даже в стенах посольства. Но с коллегами мы быстро нашли общий язык, ведь это был язык техники, а не политики. Меня даже ближе к концу командировки пригласил в гости один из руководителей чешского предприятия. Его мама поначалу высказала все, что думала по поводу дружбы с Союзом, но потом сменила гнев на милость, и мы уже обсуждали модные европейские фасоны… А дома директор ДАТЗ Е.И.Добровольский встретил с распростертыми объятиями: «Как я в вас не ошибся!». Было даже тайное торжество — в столовой №3 накрыли праздничный стол по результатам этой командировки, ведь наш продукт не просто увидел свет, а был признан несравненно лучшим.
Анализы в первые годы вели по каждой 20-литровой емкости (итого выпускали тонну продукции в год). Очень быстро нам стали доверять, и мы брали пробы с пяти емкостей. Вернусь к этой первой поездке: нам было очень трудно работать с чешским атомным центром и не в связи с качеством квалификации специалистов, а из-за напряженной политической обстановки. В Чехословакии мы не должны были разговаривать на русском языке, советские солдаты ходили в гражданской одежде, в посольстве мы передвигались на цыпочках — поменьше попадаться на глаза дипломатам, в гостинице нельзя было афишировать откуда мы приехали. В целом во всех зарубежных поездках мы не имели права называть себя украинцами, а тем более упоминать Днепродзержинск. У меня было два советских паспорта: выездной — с пропиской на Миусской площади, 9. Это общежитие аспирантов МХТИ. Ты уже писала когда-то, деликатно не называя моей фамилии, об индийском эпизоде, связанном с приглашением нашей торговой делегации (по итогом успешного договора) на большой торжественный вечер в честь советской химии. Меня пригласил на танец банкир-индус, который ни с того, ни с сего затеял ностальгический разговор о родственных связях с Украиной (я по-русски должна была говорить с московским акцентом, а не то что упоминать об Украине!): «Знаете, есть на Украине маленькая станция Баглей…». Вечер мгновенно перестал быть томным, я немедленно оттуда сбежала, как Золушка, теряя туфли, долго объяснялась в посольстве, что «ни с того, ни с сего», а уж объяснительных потом настрочила — горы.
Суть поездки в Индию с тяжелой водой (это наша местная часть вклада в индийскую экономику) и поездок советских политиков и специалистов — с массой сопутствующих товаров, выяснилась совсем недавно. Обнародованы материалы о так называемом советском проекте «МЯВ-74». Кошачьим этим словом обозначен мирный ядерный взрыв, производство которых в неядерных странах должно было показать, под чьим они крылом и ускорить переговоры по ядерному разоружению. МЯВ-74, произведенный в Индии, соответственно в 1974 году, и стал такой демонстрацией. Потому и торжественный вечер для Мальцевой… Практику мирных ядерных взрывов, как и многих испытательных, а тем более немирных после, сложных международных переговоров признали невозможной. Днепродзержинская тяжелая вода — международный эталон тяжелой воды. Изначально это было признано в Швеции, Канаде, США и Японии. Наша тяжелая вода в итоге стала эталоном и размещена в Международной палате мер и весов. Это еще скромно сказано. До сих пор — загадка, как Мальцеву выпускали за рубеж.
— Понимаешь, у меня дома заложниками оставались муж и сын… Это объяснение не проливает свет на главное. Суть в том, что Мальцевой вы-нуж-де-ны были доверять, кроме нее никто не мог на любом уровне самого требовательного отношения к качеству тяжелой воды со стороны не всегда доброжелательных западных партнеров защитить это качество, на месте доказать несостоятельность любых сомнений. Представьте, ни в МИД СССР, ни в специальном закрыто-проверенном Средмаше чистого торгового представителя такой квалификации не нашлось. Хотя как раз за рубежом раскрывать умения профессионального ученого (хоть и без диссертации), производственника, лаборанта она не имела права. С этим и связан очень показательный случай в Канаде. Так называемая в очень узких кругах Ошибка Мальцевой…
— Нас очень хорошо принимали в Канаде (это страна с хорошей атомной историей, которой принадлежит авторство ядерных реакторов «CanDU» для АЭС с замедлителем скорости нейтронов не на графите, а на тяжелой воде (был бы такой в Чернобыле, ничего бы не случилось). Одним из экспертов, принимающих наш продукт, и не скрывающим интереса к технологии его получения, был руководитель Канадского Атомного центра профессор Стивенсон. Это имя даже для изолированной советской физики звучало в одном ряду с Таммом или Оппенгеймером. Так вот, во время оценки нашей тяжелой воды, канадские специалисты вдруг предъявляют претензию — высок уровень радиоактивности. Этого быть не может! По криогенной технологии в тяжелой воде нет примесей трития (это радиоактивный изотоп водорода) — факт принципиально важен! Я поначалу реагирую спокойно и прошу повторить анализ. А надо сказать, что к тому времени мы уже отгружали тяжелую воду не в собственные семь раз проверенные и очищенные емкости, а в обменную тару (чего я не учла). Анализ повторяют — вода радиоактивна. И тут я не выдерживаю, потом уже, проанализировав, поняла, это был чисто эмоциональный срыв — защита своего продукта, как родного дитяти (и авторитета своей страны, и добросовестности наших лаборантов, и, в конце концов, — премий для «Азота» — это все укажи в скобках). — Я сама проведу анализ, давайте перчатки! — Работаю и комментирую вслух все действия, не обращая внимания на застывшие лица и своих, и канадцев. — Ну, вот, — облегченно говорю, — радиоактивен не продукт, а ваша тара. Немую сцену (а я же — просто торгую продуктом, а не разбираюсь в физхимии по легенде) прерывает профессор Стивенсон: «Я хочу пригласить вас на экскурсию в Атомный центр Канады, которым руковожу». Никто из наших, даже из Курчатовского института, там никогда не был (тайна за семью печатями), да и мне, конечно, было очень интересно. В посольстве получаю одобрение и просьбу «смотреть на все внимательно». Мне выдали красочный буклет-путеводитель по Атомному центру с описанием приборов, аппаратов и назначения каждой лаборатории. В сопровождении Стивенсона мы обошли весь центр, и уже, прощаясь, после слов моей благодарности, извинений: «я, пожалуй, и не заслужила такого внимания», Стивенсон сказал тихо: «Заслужила, заслужила, и по-моему, вы совсем не торговый представитель». За свою ошибку получила я строжайший выговор, а путеводитель по Атомному центру Канады был передан ученым и говорят, с его помощью была дописана не одна научная монография.
Что касается международных «правил торговли и перевозки» нашей тяжелой воды, здесь мало сказать о двух советских паспортах у Мальцевой и последнего начальника ПДГ А.Ф.Марченко. Контейнеровозы с нашим ядерным грузом по инструкции должны были давить и сшибать все незапланированные препятствия на дорогах (за всю историю ПДГ этого, к счастью не случилось), для встреч с представителями «вражеского» Запада (а одному из ученых взбрело в голову продолжить общение в Москве, и наших неожиданно срывали из дому, срочно доставляли в Москву по месту прописки ночь-полночь. Это все остается пока плохо разведанной темой, но чтоб вы понимали… Мама моя много лет проработала на ПДГ инженером ОТК. Не нашего ОТК. На клейме у крышки с баллоном тяжелой воды днепродзержинского производства было высечено «ОТК СССР». Мы говорили с Л.Г.Мальцевой и о том, почему столь важным всегда был вопрос: кто первым зажег спичку на пуске ПДГ — это доверили И.Шварцу, одному из ученых-авторов технологии. Спорили о человеческом факторе: почему у нас получилось пустить технологии, а нигде в мире — не удалось. Вспоминали о намерениях возродить производства (они и в начале нового века еще долго оставались и сейчас еще остаются кошмарным сном), соглашаясь — не надо. Сама идея разместить экспериментальное, новое, очень взрывоопасное водородное производство в центре густонаселенной Украины (а здесь люди — повально грамотные и ответственные — вот основной аргумент) была сумасшедшей авантюрой больших советских ученых. Но выдержали, прославили страну, способную почти абсолютный минус по Цельсию расположить гордо в двухстах метрах от жилья, при этом, чтобы женщины шли на работу как на праздник и говорили: не страшно… Писать еще — не переписать на тему этого женского «не страшно».
…Мы расставались с Любовью Григорьевной Мальцевой тяжело. Она очень скромно живет в маленькой квартире большого дома на Левом берегу с видом на полузаброшенную дворовую детскую площадку. И так это не монтируется с положенной по заслугам жизнью. Все в доме образцово чисто, как прежде в лабораториях ПДГ. Все до мелочей приспособлено к малоподвижному — пожилому образу жизни хозяйки: так удобно и достаточно, — говорит она. Я уходила от Мальцевой с чувством невыполненного долга — в первую очередь профессионального (не обо всем успела расспросить), она провожала со словами: а ты все поняла в технологии и особенностях наших людей? Надо бы еще встретиться? Маленькая Любовь Григорьевна Мальцева с двумя костылями («но я все делаю сама!»), умные глазищи в поллица… И вот никак я не успеваю посоветоваться с нашими нынешними руководителями заводских лабораторий, Еленой Мухиной, Ларисой Крицкой, Тамарой Петриченко, Викторией Храмцовой: что такое человек-легенда, когда речь идет о лаборанте?
Вы уже поняли, что это наверняка просто Любовь?
И.Уварова.